К.Г. Юнг и Герман ГессеВерсия для печати

Предисловие

Я перечитал страницы этой книги с усиливающимся чувством ностальгии.

Сколько лет прошло, и сколько было изданий? Двадцать только в Соединенных Штатах, а вдобавок еще и переводы на основные европейские языки, включая датский и греческий, не говоря уже о персидском и японском. Сколько же лет прошло с тех пор, как я пережил это грандиозное приключение своей души. Действительно, я был благословлен мистическим образом, поскольку мне очень повезло провести десять лет в Монтаньоле, в древней Casa Camuzzi, что однажды приютила Германа Гессе. Это было жилище аристократа, построенное в стиле Санкт-петербургского барокко одним из архитекторов Золотого Холма, его балконы и терасы обращены к вершинам Альп и Lago di Lugano – но также выходят они и на Сад Клингзора.

Молодые странники с Востока и Запада зачастую с немецким текстом, но чаще всего с английским переводом Герметического круга в своих рюкзаках вытоптали тропинку к его двери. Шаг за шагом они повторяют то путешествие, что я проделал многими годами ранее (фактически, более, чем двадцатью годами ранее) и совершенно неожиданно они сталкивались лицом к лицу с автором тех страниц, что был для них гидом, усаживал за свой стол выпить вина и оказывал гостеприимство, точно также все те годы Гессе поступал со мной – тогда только был другой юный пилигрим, что прибыл с южного полюса и не имел с собой никаких иных рекомендаций, кроме только что вышедшей книги под названием: Ни по морю, ни по земле.

Многое изменилось с тех далеких дней. Улочки Монтаньолы больше не земляные, их заасфальтировали, и пилигримы, что шагают по ним тоже уже иные. Едва ли не большинству из них Герман Гессе известен через предвзятую пропаганду искаженной формы индуизма или наркотической культуры. Я старался показать им, что Герман Гессе ни на йоту таковым не является, что его творчество использовали, извратили. Конечно, я понимаю, что смог достичь лишь ограниченного успеха среди малого числа тех из них с кем я говорил, тех, кого я смог спасти прежде, чем целое поколение погрузилось в бездну. На эти мои усилия меня подвигла память о Нинон Гессе, жене писателя, которая призналась мне в нашей самой последней беседе, что уже пала духом, пытаясь предотвратить искажения Гессе. Она рассказала мне, что ее посетили представители канадской телевизионной кампанией с просьбой написать сценарий по мотивам Степного волка. Она отказала, так как в своем завещании Гессе особенно подчеркнул, что его творчество не должно быть экранизировано. Кроме того, у Нинон были сложности и с детьми писателя. Пока она была жива, пожелания Гессе неукоснительно соблюдались, однако после ее смерти все изменилось.

Однажды в Монтаньоле в сопровождении каких-то североамериканских киношников меня посетил сын Германа Гессе Гайнер. Гайнар Гессе дал им разрешение на съемки фильма по Степному волку. Они хотели посоветоваться со мной. Я поинтересовался у Гайнера о положениях завещания его отца и напомнил ему о том, что сказала мне Нинон. Он признался, что таковые положения действительно есть, но пояснил, что имеется дополнительный пункт, в соответствии с которым, «если кто-то из его детей окажется в затруднительной финансовой ситуации, он может дать разрешение на съемку фильма по одной из книг». Я спросил его, находится ли он в подобном положении, он ответил, что «нет», но делает «это, чтобы помочь современной молодежи». Они оставили мне сценарий и пообещали вернуться через неделю, чтобы узнать мое мнение.

Прочитав сценарий, я был удивлен, обнаружив, что в словах персонажей Степного волка имеются обширные диатрибы против Нацизма – нечто, чего никогда не было в оригинале книги. Я указал на это во время нашей последующей встречи и все еще могу вспомнить – с чувством чего-то близкого к шоку – ответ: «Мы вставили это, так как североамериканская общественность склоняется к тому, чтобы видеть в творческом наследии Германа Гессе традицию, схожую с той, на которой возник германский Нацизм». Это было ужасно. Само собой я сказал им, что выступаю и против этой фальсификации, и против съемок самого фильма, однако, конечно, после того, как Гайнеру Гессе заплатили 70 000 долларов, эта затея была реализована. Фильм потерпел полный провал.

Тотальное отсутствие непредвзятости и уважения, продемонстрированное североамериканцами и их средствами массовой информации, схожее с аналогичным отсутствием у них культуры, привело их к попыткам разрушить подлинные связи писателя со своими немецкими - исконно немецкими - национальными истоками с тем, чтобы использовать его в собственных целях, использовать его в великом заговоре, так сказать, «универсального откровения», который начался совсем недавно и который вскоре распространится по всей планете с головокружительной скоростью.

К тому времени моя книга Герметический круг приобрела определенную репутацию; ее читала молодежь, университетские круги, профессиональные психиатры – юнгианцы, свидетельство чему – письмо с поздравлениями, присланное мне Австралийским психиатрическим обществом, подписанное президентом и всеми его членами. В течение нескольких лет по инициативе просвещенных североамериканцев в Монтаньоле или ее ближайших окрестностях проводились симпозиумы, в которых принимали участие писатели и университетские профессора из Европы и Америки. Они приглашали также и меня, в итоге я дал согласие выступить с двумя докладами. Первый был о Ницше и Вечном Возвращении, впоследствии он был опубликован в виде одноименной книги, кроме того, я выступал с ним в колледже Мадридского университета и Институте испанской культуры в Мадриде и Барселоне, также как и в различных чилийский университетах. Моя вторая лекция была посвящена «Трансформации Германа Гессе в Соединенных Штатах Америки».

В этом докладе я отстаивал тезис о том, что подлинное значение Германа Гессе было подвергнуто фальсификации, чтобы придать ему видимость своего рода богемности, хиппи, апостола наркотической культуры, бродяги-пацифиста (хотя он и был в действительности пацифистом), проповедовавшего свободу в форме отказа от дисциплины и порядка, в чьем творчестве, в соответствии с некими хитроумными толкованиями есть намеки на гомосексуальность или, кому больше нравится, на бисексуальность. Я утверждал со всей настойчивостью, что Герман Гессе не может быть правильно понят, коль скоро он вырван из контекста той литературной традиции, что восходит к немецкому романтизму, традиции, которая продолжает линию Новалиса, Гёльдерлина, Клейста и самого Ницше, которым он столь восхищался. Гессе стал последним цветком германского романтизма и того направления философской мысли, которая с Шопенгауэра и самого Гёте (поклонника Шакунталы) положила начало великому духовному путешествию на Восток. Под влиянием К.Г. Юнга, у которого он проходил психоанализ, Гессе полностью проникся германо-алхимической мечтой об Андрогине – который противоположен гомосексуальности – чье устремление - тотальность и слияние противоположностей, единство ницшевской «Самости», внутренний homo, принадлежащий coelo, Демиан, любимый и обожаемый Синклером и, к слову сказать, Гессе. Его наиболее сокровенное эго. Нарцисс и Голдмунд. В оригинальной немецкой версии Степного волка героиня носит имя Гермина, что представляет собой женский вариант Германа. Ту же алхимико-тантрическую игру мы видим и в Волшебной флейте Моцарта: Памино и Памина. Герман Гессе, как и все великие немецкие представители грандиозной традиции, был пропитан музыкой Моцарта и Баха.

Осуществилась попытка представить Гессе в качестве продукта общества Потребления и пропагандиста его ритуалов и общепризнанных установок. Он глубоко погрузился в зловещий поток Кали Юги. Но молодой чилиец, что много лет назад брел по пыльным улочкам Монтаньолы и что позже вернулся как посол своей страны в Индии, шел в поисках иного Гессе, подлинного; подобно тому, как шел он на поиски подлинной Индии – вечной обожаемой страны Бессмертных.

И то, и другое я все еще могу встретить на страницах этой книги.

22 января 1961 года я обедал с Германом Гессе в его доме в Монтаньоле, что в итальянской части Швейцарии. За окном порхали снежинки, но в дали небо было светлым и чистым. Когда я отвлекся от этого зрелища, я увидел ясные голубые глаза Гессе, сидящего в дальнем конце стола.

- Какая удача, - сказал я, - обнаружить себя обедающим с тобой сегодня.

- Ничего не происходит случайно, - ответил он, - здесь встречаются лишь надлежащие гости. Это Герметический Круг…

Демиан

Впервые я открыл работы Германа Гессе где-то в 1945 году. В то время он был почти неизвестен в Чили, его ценили лишь в узких кругах и обсуждали чуть ли не тайно. В самом деле, до 1946 года, Гессе едва ли имел какую-то известность, где бы то ни было вне Германии. В том году, однако, он получил Нобелевскую премию по литературе, после чего его работы были переведены на многие языки. Хотя лишь в нескольких странах его работы были встречены с восторгом. Англо-саксонский мир, например, считает его тяжелым и скучным, поэтому собрания его сочинений на английском так никогда и не выходили. Однажды, когда я был в Лондоне, у меня ушли дни на поиски некоторых его наиболее известных вещей, чтобы подарить их своим друзьям, которые были людьми образованными, но никогда не слышали о Гессе. В испаноязычном мире ситуация, однако, совсем иная, и работы Гессе столь широко читали и перечитывали, что молодежь Испании и Южной Америки поистине принимает его за пророка.

Однажды мексиканский художник дал мне цветной слайд картины, с изображенными им Magister Musicae и Йозефом Кнехтом из Magister Ludi Гессе. Старый учитель изображен за пианино, а молодой Кнехт аккомпанирует ему на виолончели, когда они впервые совместно исполняли сонату. Мексиканец был столь взволнован книгой, что не только написал картину, но и отправил ее Гессе в подарок.

Мне нетрудно понять восторг мексиканского художника. Даже сегодня я прошел бы полмира, чтобы найти книгу, если б решил, что она мне необходима, и я питаю чувство глубокого почтения к тем немногим авторам, что дали мне нечто особенное. По этой причине я никогда не смогу понять современную холодную молодежь, которая ждет, что книги сами придут к ним в руки, вместо того, чтобы искать и восторгаться. Я готов голодать, чтобы приобрести книгу, и я никогда не любил одалживать книги потому, что всегда хотел, чтобы они были полностью моими, чтобы я мог все время с ними быть.

Для меня всегда было очевидно, что книги подобно людям имеют свои особые судьбы. Они идут к людям, когда те их ждут, и попадают к ним в надлежащий момент. Они созданы из живой материи, и после смерти своих авторов еще долго светят во тьме.

Первая из книг Гессе, что я прочел, называлась Демиан. Она произвела на меня особенное впечатление и дала мне силу, которой я никогда раньше не находил. Издание, что я читал, было переводом на испанский и, вероятно, имело множество ошибок, но, тем не менее, сохранило все волшебство и энергию. Будучи еще молодым и живя в пансионе Веренахов в Бадене, Гессе сконцентрировал в ней столько силы, что она все еще была жива многие годы спустя.

Герой Демиан был предназначен для того, чтобы повлиять на многие жизни, и, без сомнения, сотни людей пытались подражать его силе и безмятежности. После чтения этого романа я и сам привычно бродил по улицам своего города, чувствуя себя новым человеком, носителем послания или знака. Таким образом, Гессе был чем-то большим, нежели просто литератором или поэтом, и не только для меня, но и для целых поколений людей. Его волшебные книги прорываются в те области, которые обычно берегут для религии. Наиболее важными из них для меня стали – Демиан, Путешествие в страну Востока, фантастическая Автобиография, Сиддхарта, Magister Ludi, Степной волк и Смерть и Любовник.

Демиан не имеет, в действительности, физической реальности, поскольку он никогда не был отделен от Синклера, персонажа, от имени которого и идет рассказ. Фактически, Демиан и есть сам Синклер, его глубочайшая сущность, род архетипического героя, что существует в глубинах каждого из нас. Короче говоря, Демиан – это неотъемлемая Самость, которая остается неизменной и неприкосновенной, через него книга пытается дать разъяснение касательно магической сути жизни. Демиан дает маленькому мальчику Синклеру спасительное осознание тысячелетнего бытия, что существует в нем самом, так, что он может преодолеть хаос и опасность, особенно в юношеские годы. В своей жизни многие из нас сталкивались с людьми вроде Демиана, юношами, что были уверены в себе и поэтому заслужили наше уважение и восхищение. Но, на самом деле, Демиан живет в каждом из нас. В конце книги Демиан подходит к Синклеру, который лежит на койке в полевом госпитале и, поцеловав его, говорит: «Послушай, малыш, если я вновь тебе понадоблюсь, не жди, что я вернусь так явственно, на лошади или на поезде. Ищи меня внутри себя самого». Гессе писал это, переживая сильнейшую личную трагедию, готовясь покинуть родную страну потому, что вся Европа была охвачена войной. Он нашел силы, чтобы найти Демиана в себе самом.

Послания этого в явном виде в книге нет, она скорее дает лишь мистический намек. Более того, эта символическая истина только и может быть понята лишь интуитивно, но когда это происходит, то проясняется все бытие. Вот почему много лет назад я способен был шагать по улицам своего города с ощущением, что нечто новое вошло в мою жизнь.

Абраксас

Несмотря на то, что жизнь – это взаимодействие света и тени, мы никогда не воспринимаем ее таковой. Мы всегда тянемся к свету и вершинам. С самого детства, посредством религиозного образования и обучения мы впитываем лишь те ценности, что соответствуют только идеальному миру. Теневая же сторона подлинной жизни игнорируется. Западное христианство не дает нам ничего, что могло бы помочь в ее понимании. Поэтому западная молодежь оказывается беспомощной перед той смесью света и тени, которая и составляет действительную сущность жизни. У них нет никакой возможности связать факты бытия со своими предвзятыми односторонними представлениями. Поэтому связи, соединяющие жизнь с универсальными символами, были разорваны, и наступила дезинтеграция.

На Востоке, особенно в Индии, ситуация абсолютно иная. Ее древняя цивилизация, основанная на Природе, принимает космос разноликих богов. Поэтому восточный человек вполне может понять одновременное существование света и тени, добра и зла. Односторонности не существует, и если бог бессилен, то есть дьявол. Но цена такого понимания – полный отказ от своего индивидуального естества. В результате Индуист находит самого себя менее индивидуализированным, чем западный человек. Он лишь немногим более чем просто часть природы, один из элементов коллективной души.

Перед западным христианством сейчас стоит вопрос – сможет ли оно, не потеряв своей индивидуальности, принять сосуществование света и тени, Бога и дьявола. Поступив подобным образом, оно откроет Бога, что был христианским еще до воплощения Христа и который способен сохранять жизнеспособную форму после него. Подобным божеством мог бы быть Христос Атлантиды, поклонение коему некогда существовало открыто и продолжает существовать - хотя он и погрузился в толщу вод нашей современной цивилизации. Таким богом также мог бы быть и Абраксас, что есть Бог и дьявол одновременно.

Впервые я столкнулся с именем Абраксаса в Демиане, в действительности же я знал о нем еще в дни своего детства. Я чувствовал его существование в сердце Кордильер, Анд и в неизмеримых глубинах Тихого океана, чьи волны бились о наши берега. Этот ignis fatuus, пламень небес и ада, что живет в нем, мерцал даже в пене этих волн.

Абраксас – это Гностический бог, что существовал задолго до Христа. Он может быть отождествлен также и с Христом Атлантиды. Под иными именами известен он и американским аборигенам, в том числе и индейцам, что населяли мою страну. Герман Гессе говорит о нем следующее:

Созерцай огонь, созерцай облака, и, когда появятся знамения и в твоей душе зазвучат голоса, оставь себя им, не задумываясь заранее, удобно ли это будет, хорошо ли. Если ты колеблешься, ты обеднишь свое бытие, ты не намного превзойдешь тот буржуазный фасад, что окружает тебя, ты превратишься в ископаемое. Имя нашего бога – Абраксас, и он есть одновременно и бог, и дьявол в одном лице. Ты найдешь в нем оба мира – мир света и мир тени. Абраксас не враждебен ни твоим мыслям, ни твоим мечтаниям, но он покинет тебя, стань ты нормальным и недоступным. Он оставит тебя и будет искать иное вместилище, чтобы готовить в нем свои мысли.

Современный западный христианский мир в целом достиг сегодня критической черты, а открывшиеся перспективы кажутся малопривлекательными. Мы не желаем ни одной из тех апокалипсических катастроф, что уродовали нашу историю в прошлом, но не желаем мы идти и дегуманизированным путем Востока, результатом которого может стать непоправимое снижение стандартов нашей жизни. Вероятно, единственное, что нам остается – это Абраксас. Он, к слову сказать, являет собой проекцию наших душ и наружу, и вовнутрь, к свету и в глубину теней наших жизненных истоков в надежде найти в сочетании обоих чистый архетип. Этот чистый архетип мог бы быть подлинным образом бога, что есть в нас самих и что так долго, подобно Атлантиде, был погружен в воды нашего сознания. Поэтому Абраксас также явится и как символ Тотального Человека.

Нарцисс, Голдмунд и Сиддхарта

Тем, кто не понаслышке знает работы Гессе, хорошо знакомы имена Нарцисса, Голдмунда и Сиддхарты. Кроме того, это образы, в которых много общего, поскольку лейтмотив книг Гессе всегда неизменен. Подобно тому, как Синклер и Демиан – это одна и та же личность, так и Нарцисс и Голдмунд являют собой две сущностные тенденции в человеке – созерцание и действие. Схожим образом Сиддхарта и Говинда представляют противоположные характерные черты преданности и бунта. В каждом из нас в отдельности присутствуют эти качества; мы любим самих себя, но мы также проявляем милосердие и по отношению к другим, мы разрываемся между интроспекцией и экстраверсией. Magister Ludi затрагивает темы любви, сострадания и понимания и раскрывает их в фугах и арабесках, что особенно дороги музыкальной душе германцев. Идеи, которые затрагивает Гессе, берут свое начало в индуизме, китайском даосизме, дзэн-буддизме и даже математике, но совместно они создают форму столь чистую, сколь чисты фуги Баха или живопись Леонардо.

Когда я впервые познакомился с Гессе, я нашел его более похожим на Нарцисса, нежели на Голдмунда. Он прекратил странствия и жил самосозерцательной жизнью в своем уединенном убежище в Монтаньоле. Однако, и Нарцисс, и Голдмунд продолжали совместно существовать в нем до конца его жизни. Что касается меня, а в то время я был более похож на Голдмунда, чем на Нарцисса, то, несмотря на это, я также разрывался между этими двумя модусами бытия. И подобно Сиддхарте я встречался с этим мудрецом множество раз, посещая его под различными предлогами. На ту первую беседу я пришел с альпинистским рюкзаком и книгой в руках. Я был молод и впервые покинул пределы своей страны.

Когда я впервые прибыл в Швейцарию в июне 1951 года, я обнаружил, что лишь немногие знают, где живет Гессе, и только в Берне после многочисленных расспросов мне удалось установить в общих чертах его местопребывание. Я отправился поездом в Лугано, где продолжил наводить справки и услышал, что Гессе живет в Кастаньоле. Я сел на автобус, шедший туда, чтобы обнаружить, что в действительности дом Гессе находится в Монтаньоле. Другой автобус доставил меня в горную деревушку с видом на заснеженные Альпы и озеро Лугано. Он ехал вверх по узким улочкам, пока, наконец, не достиг места назначения. Вместе со мной из автобуса вышла молодая женщина, и я спросил у нее, не знает ли она, где живет Гессе. Она ответила мне, что является его домохозяйкой, и попросила следовать за ней.

К тому моменту как мы подошли ко входу в сад, уже стало смеркаться. Над воротами висела табличка, на которой по-немецки можно было прочесть: «Bitte keine Besucher» - Пожалуйста, никаких посетителей. Я миновал ворота вслед за девушкой и пошел вдоль дорожки, по краям которой росли высокие деревья. У парадного входа имелась другая надпись на немецком, которая, как я позже узнал, была переводом с древнекитайского.

Слова Мен-Це

Когда человек достигнет преклонного возраста

И исполнит свое предназначение

У него есть право встретить

Мысль о смерти в мире.

Он не нуждается в ком-либо из людей.

Он знает их и знает о них достаточно.

То, что ему нужно – это покой.

Не хорошо приходить к этому человеку или говорить с ним,

Доставлять ему беспокойство банальностями.

Должно проходить мимо

Двери его дома,

Словно бы в нем никто не живет.

К тому времени было уже слишком темно, чтобы прочесть эту надпись и поэтому, когда девушка открыла дверь и пригласила меня войти, я так и сделал. Она предложила мне присесть в кресло рядом с небольшим столом в темном коридоре и попросила мою визитную карточку. Таковой у меня не было, поэтому я дал ей мою книгу Ни по морю, ни по земле. Я привез ее специально для Гессе и подписал для него по-испански.

Девушка скрылась в глубине коридора, и, ожидая там в атмосфере одиночества, я почувствовал, что меня окутала аура сандалового дерева. Затем отворилась боковая дверь и из сумрака показалась одетая в белое худощавая фигура. Это был Гессе. Я поднялся, но не мог отчетливо разглядеть его до тех пор, пока мы не вышли из коридора и не оказались в комнате с большими окнами. Его глаза ярко блестели, и хотя его лицо было худым, он широко улыбнулся. Одетый во все белое он выглядел словно аскет или кающийся грешник. Тогда я понял, что именно он был источником сандалового запаха.

- Мне очень жаль, но ты прибыл в сложный момент, - сказал он. - Вчера мы собирались поехать отдохнуть, но мою жену ужалила пчела, и нам пришлось отложить наше путешествие. Здесь все вверх дном, так что давай пройдем в мой кабинет.

Мы пересекли гостиную, где располагались высокие, до потолка книжные полки, и оказались в другой, меньшей по размерам комнате. В центре ее располагался стол, а стены, также как и в гостиной были покрыты книжными полками и картинами. Гессе сел спиной к окну, и я мог увидеть опускающееся за горы солнце и озеро вдали. На столе не было никаких бумаг, и я сел за него вслед за Гессе, лицом к нему. Гессе продолжал улыбаться, но не говорил ни слова. Казалось, он ждет, пока в комнате не воцарится атмосфера спокойствия.

Я чувствовал важность момента и теперь, когда я о нем говорю, я понимаю, что то были наиболее впечатляющие годы в моей жизни и что все мое существо тогда, при встрече было охвачено трепетом; то было время, когда встречи еще, конечно, были возможны. Я оказался перед предметом моего благоговения. Я пересек моря, чтобы познакомиться с ним, и гостеприимство, что он оказал мне, полностью соответствовало моим чувствам, с которыми я начал свое паломничество. Мне показалось, что возраст Германа Гесса не дает о себе особенно знать. К тому времени ему только исполнилось семьдесят три, но его улыбка была улыбкой молодого человека, а его тело демонстрировало такую духовную дисциплину, что было подобно лезвию из хорошей стали в ножнах из белого льна.

- Я проделал долгий путь, - начал я, - но, конечно, вы очень известны в моей стране…

- Удивительно, что мои книги так активно читают в испаноязычных странах, - ответил он. - Я часто получаю письма из Латинской Америки. Я бы хотел узнать ваше мнение о новых переводах, особенно о Magister Ludi.

Я поделился с ним своими мыслями и сказал, что перевод Смерти и любовника сохранил и дух, и чувство оригинала. Затем мы перешли к разговору о более общих материях.

- Нарцисс и Голдмунд представляют две противоположные тенденции души, - сказал он. - Созерцание и действие. Однако однажды они должны начать соединяться…

- Я знаю, что вы имеете ввиду, - перебил я, - потому, что я тоже живу в таком напряжении и зажат между двумя крайностями. Я мечтаю о покое созерцания, но необходимость жить всегда подталкивает меня к действию…

- Ты должен позволить себе быть унесенным прочь, подобно облакам на небе. Ты не должен сопротивляться. Бог присутствует в твоей судьбе настолько же, насколько он есть и в этих горах, и в этом озере. Довольно трудно понять это, потому что человек все дальше и дальше отдаляется от Природы, а также от себя самого…

- Как вы думаете, может ли быть полезной мудрость Азии? - спросил я.

- Меня больше вдохновляла мудрость Китая, нежели Упанишад или Веданты, - ответил он. - И Цзин может изменить жизнь…

Снаружи вечернее небо стало тускнеть, и бледно-голубой свет окрасил окна и заплясал над тонкой фигурой Гессе.

- Скажите мне, - спросил я, - здесь, в горах вы смогли найти покой?

Какое-то время Гессе молчал, хотя его мягкая улыбка по-прежнему не исчезала. Нам показалось, что мы слышим мягкий шепот вечернего света и безмолвие предметов, пока, наконец, он не заговорил:

- Когда ты близок к Природе, ты можешь слышать голос Бога.

Мы продолжали сидеть в его кабинете до тех пор, пока я не понял, что пора идти. Гессе подарил мне небольшую акварель, которую сам нарисовал, и написал на обороте: «Ricordo di Montagnola». Он любил рисовать и был хорошим акварелистом. Он проводил меня до двери и пожал мне руку как старый друг, произнеся: «Если ты придешь в другой раз, ты можешь больше не застать меня здесь» .

Так прошла моя первая с ним беседа. Те, кто еще достаточно молод, чтобы задавать вопросы, подобные тем, что я задал в тот вечер Гессе, или тем, что Сиддхарта задавал Будде, поймут мои впечатления.

Вернувшись по узким улочкам Монтаньолы, я не смог найти автобус, но один молодой человек подбросил меня до Лугано на своем мотоцикле. В ту же ночь, я обнаружил себя во Флоренции, городе, столь насыщенном ренессансной магией. Но это было в послевоенные годы, и истощенная Италия все еще искала утешение в долларе и алкоголе оккупационных войск.

Перевод: Parzival    Источник:http://www.jungian.narod.ru

 Назад