Эзра Паунд и АнгелВерсия для печати

С конца 30-х годов до середины 40-х меня в высшей степени интересовала личность американского поэта Эзры Паунда. Мне казалось, что в определённом смысле у нас были схожие представления о мире. Действительно, во время Второй Мировой Войны он протестовал против политики своего правительства и приветствовал союз Италии и Германии. Тоже самое было и со мной, когда я был в оппозиции своему дяде Хоакину Фернандесу, министру иностранных дел при президенте Хуане Антонио Риосе, который также был ярым противником германского национал-социализма. Мой дядя порвал отношения с Осью как я, в свою очередь, на много лет, прекратил отношение с ним. Моё различие с великим поэтом состояло в том, что правительство его страны бросило его в тюрьму, в клетку для животных, в Пизе, и затем выслало на тридцать лет в сумасшедший дом в Соединённые Штаты, как делали с политическими диссидентами в СССР. Мне не приходилось переживать что-то подобное этому, если не считать того, что Атлантический Альянс (т. е., иностранная власть, не моей собственной родины) внесла меня в «чёрный список», по которому я не мог устроиться на работу не только в Чили, но в и любой другой точке земного шара. Это была катастрофа; однако, несравнимая с тем, что произошло с Эзрой Паундом и Кнутом Гамсуном, другим великим писателем, получившим Нобелевскую премию в Норвегии, который также был отправлен в приют для умалишённых, лишённым всей собственности и регалий, только из-за того, что он продемонстрировал свою поддержку Германии.

Прошло много лет, но я так и не слышал ничего об Эзре Паунде. Однако я знал, что он был освобождён, и сразу вернулся в Италию. Он сказал: «Я покидаю Соединённые Штаты, потому что здесь можно жить только в приюте для умалишённых...». И он перебрался в Венецию. Однажды мой секретарь в посольстве Вены, передал мне вырезку с фотографией Паунда в Лондоне, где он присутствовал на похоронах своего друга, английского поэта Т. С. Эллиота, автора «Невозделанной земли», в написании которой Паунд принял определённое участие. Там также говорилось, что Эзра Паунд проживал в Венеции. Я принял решение отыскать его в этом прекрасном городе на побережье Адриатического моря, обосновавшись в известном, главном образом, среди самих венецианцев пансионе, который порекомендовал мне в своё время посол Италии в Индии. Граф Иусти дель Хиардино, владелец знаменитых садов в Вероне. Его семья жила в Онаре ди Томболо. Посол был большим поклонником поэзии и декламировал наизусть Неруду на итальянском языке. Пансион, который мне рекомендовали, назывался «В Салуте де Сиси» по имени квартала, в котором он располагался, сразу за кафедральным собором Салуты, среди знаменитых ремесленных мастерских и фабрик венецианского стекла. Там жили только коренные венецианцы, и стоило только назвать этот район, как гондольеры доставляли меня туда с особым почтением. Дом Эзры Паунда располагался по соседству с пансионом «Сиси». Хозяин пансиона показал мне тот дом, предупредив, что Паунд никогда не принимает гостей.

Я попытался, но безуспешно.

То, что было, я подробно описал в статьях, опубликованных в «El Mercurio» в те годы. Не хотелось бы повторяться, тем более те статьи перепечатаны в «Антологии Эзры Паунда. Дань почтение из Чили», Армандо Урибе Арсе и Армандо Роа Виаля.

Именно радушный владелец пансиона, в конце концов, помог мне устроить встречу с поэтом. Он порекомендовал мне встретиться с синьором Иванчини по моему возвращению в Триесте. Синьор Иванчини был итальянским дворянином, который жил во дворце его семьи, пострадавшем во время бомбардировок Второй Мировой и построенном тем же архитектором, что и собор Салуте. Это был молодой и импульсивный человек, друг Хемингуэя, чьими неопубликованными рукописями он обладал. Также он был покровителем Эзры Паунда. Как только он узнал о моём желании, он позвонил Паунду. Тем же самым вечером, мне пришлось вернуться с ним в Венецию, т. к. я был приглашён к Паунду на чашку чая на следующий день. Я описывал ту встречу в двух статьях: «Крик молчания» и «Небесные Знаки в чествовании Эзры Паунда». Два были напечатаны в «El Mercurio» в Сантьяго и «La Prensa» в Буэнос-Айресе. Сейчас же, я попытаюсь описать то, какие ощущения я испытывал и что пережил в тот момент. Лучше не скажешь, что я был в тот момент с ним чем-то одним, Эзра Паунд и я. Поэт хранил молчание, не проронив ни слова. Говорил только я. Я говорил один, говорил около получаса. Я говорил ему о войне, о катарах, о поэме Бертранд де Борна «Восхваление войны», которую он переводил. Поэт продолжал хранить молчание. Внезапно, находясь во власти какого-то импульсивного порыва, я начал вспоминать своё детство, поля Чили, когда это ещё не был «я» и продолжал находиться вне своей сущности, как сам Ангел-Хранитель, который сопровождал меня. Тут мне пришло в голову это выражение: «Второе детство стариков», и так случилось, что Эзра Паунд как бы «вышел» из своего тела и его место занял его Ангел-Хранитель. Тогда я ошибся, думая, что разговариваю с ним, здесь внизу, зная, что должен говорить «Ангелу», там, наверху. И, тогда, он ответил мне.

Я всегда буду помнить то, что он сказал мне. Эти пророчества и дали мне силу, чтобы никогда не сдаваться, как «в старых снах, для того, чтобы наш мир не потерял надежду...».

Я приложил огромное усилие, и воздвиг ему единственный памятник на этой земле, в испанском городе Мединасели. Огромный кусок породы с Кантабрийских гор была привезена туда на мулах деревенскими жителями. Местный кузнец выковал для памятника бронзовую надпись с вопросом: «Поют ли ещё петухи Сида перед рассветом в Мединасели?», который Эзра Паунд задал испанскому журналисту Эухенио Монтесу, когда тот нанёс визит поэту в Венеции. На торжественное открытие монумента я приехал с графом Иванчини и Ольгой Рудхе, верной подругой Эзры Паунда. Меня так же сопровождал мой старший сын. Я произнёс речь прерывистым, едва слышимым голосом. Быть может, и в его видениях я должен был произнести эту речь таким же образом, едва слышно, с «криком молчания». Только так меня мог услышать Ангел. Ведь так делал сам Эзра Паунд.

 Назад