Смерть Эзры ПаундаВерсия для печати

К тридцатилетию со дня смерти североамериканского поэта, чилийский писатель Мигель Серрано вспоминает трогательное действо, совершённое в память о нём в Мединасели, в Испании.

От Мигеля Серрано

Эзра Паунд умер в Венеции 2 ноября 1972 года, меньше чем через пять месяцев после нашей встречи. Я был в Испании, путешествуя по этой древней и твёрдой земле. Я посетил Ронду, что на юге, город над пропастью, где некоторое время жил Рильке. Я читал его письма в посвящённом ему испанцами маленьком музее, в том отеле, где он жил. Его письма о любви к Лу Саломэ, возлюбленной музе, как его, так и Ницше. Я размышлял о том, что испанцы воздали должное этому поэту-миру, что лишь изредка и ненадолго показывал свой мир, полный истории и легенды. Затем я отправился на север, в малюсенький городок, что невдалеке от Мадрида, Мединасели, где Эль Сид искал убежища, будучи в изгнании, город камней и руин, римский и вестготский, облачённый в покров иберийской, а может и кельтской, друидической тайны. Находится он высоко на холме, со стороны сухого, высохшего моря, со светло-бурыми, жёлтыми и лунного цвета волнами, словно видными с мёртвой планеты. Иногда маячит на горизонте одинокое деревце, принесённое туда некой красотой, кем-то, кто властен упорядочивать пейзаж Кастилии, чтобы затем любоваться им с вершины, из Мединасели, из-под старой римской арки, остатков древней крепости.

Я узнал о смерти Эзры Паунда в Мадриде из газет. Испанцы чтили его. Эухенио Монтес говорил о захоронении в Венеции, куда я в воображении вновь переносился, прямо к его дому на улице Керини, видя его направляющимся в последний путь на тёмной гондоле, по каналам вплоть до кладбища Св. Михаила. Журналист Эухенио Монтес рассказывал, что в последнем интервью, что он брал у поэта – много лет назад, естественно – тот спросил его: «Поют ли ещё петухи Сида перед рассветом в Мединасели?». И добавил, что Паунд посетил Мединасели в 1906 году, следуя маршрутами Сида. Паунд обожал Поэму о Сиде, которую считал превыше даже Песни о Роланде. Он путешествовал по Испании, чтобы повторить древний путь «Кампеадора». И так он приехал в этот маленький городок на холме, что сохранился таким же, как и в средние века. Я снова был в апартаментах отеля, теперь в Мадриде. Темнело, и я решил продолжить диалог, прерванный другим вечером в Венеции, с призраком моего друга, уже отошедшего в мир иной. И призрак явился и сел на стул, не знаю где, но уж точно не там, не в том номере в отеле, и начал говорить, говорить, как уже долго не говорил. Он был снова молод и читал космические стихи, говорил о бессмертном, прекрасном, огромном, как Венеция, как кастильские пейзажи, как горы на Луне. Я слушал и забывал. Потому что всё это забывается, и не должно вспоминаться.

Памятник в Мединасели

Много дней спустя, я вернулся в Мединасели. Я узнал, что там живёт чилиец, профессор Фернандо де Торо Гарланд. Мы переговорили. Он говорил мне опять же о статье Эухенио Монтеса и о словах Паунда о петухах Сида. Ему пришла в голову идея намекнуть испанским властям воздвигнуть в Мединасели памятник Паунду, который бы заключал в себе эту фразу и пребывание великого американского поэта в городе в начале века. Я поддержал это начинание. С тех пор мы встречались не раз, вели оживлённую переписку. Так я следил за его стараниями и развитием. Испанские органы власти в городке и некоторые друзья из Мадрида активно содействовали нам. Трудолюбивые каменотёсы на ослах привезли огромный камень из кельтиберийских гор, потрескавшийся под грузом веков, сквозь снега жестокой зимы. Литейщики на средневековый манер выплавили простые древние буквы, чтобы вставить их в камень, образуя фразу Паунда: «Поют ли ещё петухи Сида на рассвете в Мединасели?».

Была выбрана самая красивая из площадей в высоком городе («Медина» на арабском означает город; «Сели» значит небо), и, под сенью старого дерева, установили камень. Это будет ещё и фонтан, потому что вода побежит по его морщинистой от трещин поверхности. Этот камень – словно лицо Паунда в его последние годы. Днём открытия монумента был выбран день Святого Изидора и городских фестивалей - 15 мая 1973 года. Я хотел сделать так, чтобы Ольга Рудхе, подруга Эзры Паунда, смогла приехать. Ольге было уже семьдесят восемь, и она никуда не отлучалась. Но в Мединасели приехала.

В тот день приехали молодые испанские поэты из Мадрида, во главе с Хаиме Ферраном, переводившим Паунда. Присутствовали также некоторые североамериканцы и художники, что приехали оттуда. И всё население, празднично одетое, в аккуратных костюмах, в беретах, с пастушескими посохами и клюками горных странников, на лица благородные, словно из кастильского камня, с детьми, внуками, что уже уезжают в огромные мегаполисы по всей земле, города без поэзии. Все они были там, чтобы воздать должное этому поэту из других миров и других времён, которого они никогда не читали и не знали – ведь многие не умеют читать – но которого они знают сами по себе, своей каменной душой, похожей на лик мёртвого поэта. Там же были собаки и ослицы, что сопровождали перевозимый камень, литейщик, священник, стражи порядка, вино, вода и хлеб, трава и птицы Мединасели, из древней Кастилии. И ещё были петухи Сида и Паунда, этих двух исчезнувших воителей.

Божественные знаки

За день до церемонии я узнал, что должен буду выступить на ней; Ольга Рудхе хотела, чтобы я сказал что-то в этот миг. А что? Что можно сказать, что было бы похоже на спокойствие Паунда и Города Неба? На рассвете я отправился гулять по улицам древнего города, среди руин. Я пришёл на площадь с монументом и сел под дерево, возле камня. У меня с собой была книга, только что опубликованная в Барселоне издательством Барраль: «Введение в творчество Эзры Паунда», с переводами и комментариями Кармен Р. де Веласко и Хаиме Феррана. Я открыл её и прочитал: «Камень под вязом, что сейчас обретает форму, обтачивая камень сбоку, камень, что обретает форму на ветру».

Это была песнь ХС. Я остановился. Но ведь вот он камень, а это ясень! Никто об этом заранее не подумал, никто этого не знал. Всё само получилось. Но… По правде ли все получилось само? Мне вспомнилось высказывание Ницше: «События, происходящие с нами, полны желания стать символами». И Рильке: «Чего ещё желаешь ты, мир, как не стать невидимым с нашей помощью?».

Ну хорошо, мечты воплощаются независимо от нас. Это и есть то, что Юнг назвал «вторым синхронизмом», «совпадениями», «обоснованными феноменами», а Ницше «полностью сознательными случайностями». Чистое «сознание», чистая «магия», настоящее чудо, всё и ничего. Кто всем этим управляет? Кто велел этому свершиться? Может, Паунд собственной персоной? Или это существо, что составляет пейзаж, в духе самого высокого искусства, что заставляет расти дерево там, на горизонте Кастилии, чтобы можно было разглядывать его с высоты, смотря через разрушенную арку. Это существо, взволнованное, тронутое красотой или глубиной мысли, мечты, стиха сына неба и земли, хочет так проявить себя, когда он вернётся в его лоно («Природа подражает искусству»). Может быть, это сама земля, Земля-Матушка, Дух Земли. Когда умер Юнг, началась совершенно неожиданная для этого времени года гроза, и молния ударила в дерево, под которым он часто сиживал, отметив его навсегда. Когда умер Эзра Паунд, все существа, камень, дерево, природа, пропели свою поэму, выстроившись как в одном из его стихотворений: «Камень под ясенем…»

И более того:
«Он посадил в мои руки дерево, по плечам моим потекла его жизнь, древо взросло огромное на груди моей, вниз спускаются из меня ветви рукоподобные. Ты – древо, ты – мягкий мох, ты – душистая фиалка, что ласкаема ветром. Умирают древа, но мечта остаётся». Вечером, в день памяти, в присутствии всего местного населения, как я уже говорил, а также героической спутницы Паунда, слетел испанский флаг, покрывавший монумент, «лик», «камень под ясенем». И тогда на дерево прилетел чёрный дрозд – и запел. И весь городок говорил об этом случае и продолжал, наверное, говорить долгое время, потому что жители этих древних полуразрушенных городов, старинных селений, словно древние греки, кельты и друиды, видят в птичьей трели, в пророческий день, достойным обсуждения событием, которые и наполняют их жизни вплоть до самой смерти. Чего большего мог бы желать великий поэт, если его стихи уже читает сама природа? Чего ещё можно желать, если чёрный дрозд поёт в память о нём? Какой высшей оценки можно ожидать для великого человека, для поэта, если небо, или природа, сами делают нечто, что подтверждает это.
И всё поёт черный дрозд в Мединасели. И поёт об Эзре Паунде.

 Назад